Дед Сергей Михайлович, который приучил меня к рыбной ловле, заядлый окунятник.
«Вот невидаль, — усмехнется кто-нибудь, — таскать окунишек». То ли дело добыть судака или леща! А что окунь? Жаден, неприхотлив, наживку заглатывает намертво…
Все это, конечно, так. И нам с дедом известны многие способы ужения и судака, и леща, и карпа, и даже форели. Но, все же, самая распространенная рыба России, часто единственная утеха рыболова — полосатый окунь, а самая ходовая снасть — поплавочная удочка.
Мой дед любит рыбачить поплавочной удочкой. Он считает: ничто так не развивает остроту реакции на поклевку, этакую действительно рыбацкую сноровку при подсечке, как быстрый отклик остро прищуренного глаза, проворных рук на погружение поплавка.
А передвижение поплавка по воде красноречиво расскажет о рыбе, что взяла насадку. Тут и чуть заметное вздрагивание, и скачущий перепляс, и медленное, скребущее нервы рыболова заваливание на бок, наконец, резкий нырок в глубину…
Окуня опытный рыболов узнает по поплавку, хотя клюет он no-разному в разное время, в зависимости от собственных размеров.
Дед мой ловит окуней в основном на червей, которых копает маленькой лопатой в огороде; тут же руками разламывает комья земли, чтобы, не повредив, выбрать из грунта червя. В это время он походит на золотоискателя, сквозь спущенные на кончик носа очки оценивающего запасы благородного металла в почве.
На тот случай, если надежды на добычу оказываются напрасным и, у деда есть около сарая укромное местечко, где он обильно поливает землю под досками и бревнами. Поэтому даже в самое жаркое лето дед всегда с насадкой — отличными красными червями.
Хранит дед червей по-особенному. Он отвергает жестяные банки из-под конcepвoв, считает, что там насадка быстро портится. Из плотной холщовой ткани у него сшит мешочек, завязывающийся бечевкой. Ткань легко пропускает воздух и не нагревается, как банка на солнце, поэтому черви сберегаются в знойные дни около недели.
Главное — случайно не намочить мешочек, иначе черви «скисают» на жаре. Суть долгого ли сохранения, по мнению деда, заключается в том, что он подкладывает в мешочек комки влажной коричневой глины; проползшие через нее червяки становятся плотными и упругими, не разбухают в воде, верткие на крючке и в то же время не соскальзывают с него.
Мальками дед пользуется только при выезде на «основательную» рыбалку, не меньше чем, скажем, на двое суток; тогда он налавливает их малявочницей в том водоеме, где рыбачит, и сохраняет в любой жестянке, но обязательно в воде из того же водоема, которую меняет несколько раз в день.
Рыбачить с дедом интересно. Он никогда не стремится в насиженные другими рыболовами места, а выбирает окуневые подводные пути-дороги чутьем, точно угадывая потаенный коряжник, яму или глубинные заросли водорослей. Загадки из этого он не делает.
«Присматривай и соображай, — говорит он. — Вот видишь, к примеру, вода на озере в каком-либо месте потемнела, значит, яма или русло впадающего ручья пролегло. Глядишь, рябь возросла — значит, внизу отмель. На реке и того проще, — дед простецки взмахивает рукой. — Где глубоко и изгиб реки, там паводок все коряги в кучу собрал. Ищи в таком местечке окуня»…
Много бывало у нас с дедом забавных случаев на рыбалке, а ловили мы окуней и зимой и летом.
На Москве-реке, в районе Серебряного бора, в декабрьский ядреный морозец я умудрился превзойти своего Сергея Михайловича.
Не в большом умении было, конечно, дело, а просто на мой крючок попадались окуни хотя бы на три сантиметра, а все же покрупнее. «Вот тебе на! — почесал тогда дед затылок. — Что за чертовщина!» Лунки у нас были в полуметре друг от друга. Клевало не то чтобы шибко, но и скучать не приходилось.
Следом за взмахом зимней удочки старика подсекал и я и вытаскивал очередного полосатого красавца чуть попочтеннее. «Что такое?! — дед изумился.- Может быть, у тебя там под корягой покрупнее сидит?».
Мы поменялись местами, результат остался таким же. Обменялись удочками, и все равно я вытягивал на лед окуня, а дед — окунька. Наверное, в моих руках мормышка играла в тот день так, что казалась полакомее для крупных окуней. Я принял позу бывалого рыболова, хитро поглядывал на немного опечалившегося старика…
Но в тот день пришлось и мне удивиться.
На припорошенной снегом реке появился Николай Николаевич, знакомый моего старика. Он не спеша скинул с плеча ящик, пристроился рядом, и уже через час его улов был таким, как оба наши.
«У меня особая мормышка, — сказал Николай Николаевич,- серебряная, и удочка отрегулирована именно на это место, не зря же я тут квартиру получил» (он в самом деле жил совсем недалеко от реки, в новом московском районе). «У жены ложку уволок, вот мормышек наделал! — Николай Николаевич показал наколотые на поролон мормышки. — Только на них ловлю.»
На прощание он подарил мне и деду по одной серебряной дробинке. Пробовал я ловить на дареную приманку и удочку отрегулировал, как советовал Николай Николаевич, а хорошими уловами похвалиться не мог. Вот вам и незатейливый окунь!
Все-таки надо признать: нет единых рецептов ужения и, наверное, быть не может. Есть какие-то общие принципы, а в каждом отдельном случае надо самому наблюдать, искать, пробовать. Как говорит мой дед: «Примечай сам».
Однажды, в ту благодатную для рыбной ловли пору, когда вдруг в конце лета после затяжных дождей устанавливается хорошая погода, мы с Сергеем Михайловичем в надежде насладиться окуневыми поклевками устремились на озеро Сенеж.
Когда-то, лет 20 назад, Сенеж изобиловал плотвой и окунем, нерестившимися под тростниковыми зарослями, облепившими сплошной шелестящей стеной невысокие берега. Особенно славилось озеро необычайно крупными ершами.
Потом озеро расчистили, и оттого уменьшилась площадь естественных нерестилищ, а когда в водоем запустили судака, то исчез популярный сенежский ерш, будто испарился.
«Да, было такое время,- вспоминает мой дед,- когда в пору нереста плотвы, ерша и окуня тростник ходил ходуном!». Сейчас же этих рыб стало заметно меньше, хотя озеро обжили судак, лещ, карп — они здесь для рыболова, ловящего с лодки, не в диковину.
Так вот, выбрались мы с дедом, наконец, на Сенеж. Как всегда, остановились в небольшом, удобном Доме рыбака, высмотрели у причала подходящую лодку, и дед втянул круглыми ноздрями бодрящий воздух, оценивающе оглядел воду, словно определяя зону самого активного клева, сел загребным и направил лодку к противоположному от пристани берегу.
Дед всмотрелся в темную водяную глубь, поискал глазами одному ему известные ориентиры и приказал опускать грузы. Прошло около часа. Искрящаяся под солнцем рябь от вялого ветерка окружала нашу лодку, но знаменитого дедова червяка рыба не трогала. Без поклевок рыбалка с каждой минутой становилось все более нудной. Я про себя поругивал деда за выбранное место.
— Не расстраивайся,- заметил дед.- У нас еще сутки впереди. Подгребем-ка к берегу, малька наловим.
Мы перебрались на отмель, куда клином по воде расползался от берега тугой осот. Когда трава прошуршала по днищу лодки, дед затабанил веслами и мягко остановился. Я с кормы набрал подъемником несколько десятков мелких рыбешек. Они бойко засновали в ведре, совсем не смущаясь нежданным заточением.
— Да, махонькие! — Дед поводил в ведре небольшим сачком.- Ну, поглядим, поглядим,- неопределенно пробормотал он.
На ночлег к Дому рыбака греб я один, а Сергей Михайлович, удобно пристроившись на сиденье, вертел по сторонам головой, соображал, куда же плыть завтра.
Чуткий рыбацкий сон обрывается за час до восхода, чтобы рыболов мог встретить каждодневное солнечное вознесение с удочками наготове, на выбранном месте. Дед упрямо направил лодку под вчерашний берег.
Весла плавно сбрасывали разбегающиеся по темному фону воды хрустальные брызги, и скоро сквозь сумерки проглянул затянутый туманной пеленой берег. Сергей Михайлович взял чуть правее вчерашнего, туда, где соединяется один круг водоема — Новый Сенеж с другим — Старым Сенежем.
Мы остановились, не достигнув каких-то десяти корпусов лодки до короткой шеренгой выстроившегося тростника.
Ни ветерка, не всколыхнется рябью вода, не прошуршат в предутренней перекличке тростниковые коричневые метелки, не ударит рыба с гулким хлопком по, словно полированной, глади… В этой кажущейся вязкой тишине любое неуклюжее движение или стук по борту лодки воспринимается, как грубый оглушительный шум…
Но, вот озарилась вода многоцветьем солнечных красок, восход легкой кистью разбросал по полотну озера кружевные узоры отразившихся облаков, словно выстелил голубое небо от берега к берегу…
Мы завороженно смотрели на растущий диск солнца, который, соприкасаясь с собранными в стаи облаками, плавил их жарким пламенем, и облака, будто тяжелея от пурпурного огня, опускались вниз. Мы забыли про удочки и смотрели, смотрели, не могли наглядеться…
Не успело солнце осветить все потаенные закоулки берега, как где-то в тростнике гулко шлепнула хвостом рыба.
— Сейчас начнется! — Сергей Михайлович поудобнее приспособил удилище.
Я придерживал прислоненные к борту свои удочки. На один крючок был насажен выбранный из мешочка червячок пободрее, а на другой — самый шустрый малек. Дед выудил небольшого окуня, я вообще не видел поклевок. Еще через час мы выловили каждый по среднему окуню, обоих на червя.
— Почему не клюет? — Дед недоуменно пожал плечами.- Ведь чую, окуневое место! — Он упрямо перебросил наживку.- Все равно поймаю!
Однако клевать совсем перестало. Парило.
— Даже на уху не наберем,- оценил я на глазок улов.
От берега побежала щербатая рябь, обещавшая быстро перерасти в волну. Озеро Сенеж капризно, стоит подуть легкому ветерку — и поднимается волна; водоем открыт ветрам со всех сторон. Скрываясь от усилившихся порывов, мы причалили с подветренной стороны к небольшому островку.
Дед поставил лодку так, чтобы с одного борта можно было забрасывать насадку на рассекаемую островом волну. Я подивился очередной прихоти старика и уселся поудобнее, в самое затишье, которое сохранял длинноногий тростник, образуя спокойную заводь за островом.
Пока я наблюдал за своими стойкими поплавками, Сергей Михайлович начал потихонечку вытаскивать окуньков.
— Перебрасывай сюда, — указал он на волну.
Когда я выловил долгожданную рыбеху, дед пояснил:
— Здесь поплавок скачет по волне, и окунь не может удержаться, чтоб червяка не схватить. Раззадоривает его волна.
Но даже с дедовыми ухищрениями клевало неважно. Что за странности происходят с рыбой, не смог сразу объяснить и Сергей Михайлович. Лишь к вечеру он воспрянул духом и указал в сторону города, где скапливались темные слоистые тучи.
— Погода меняется. Вот рыба и не берет! Как же я сразу этого в толк не взял? — Он принялся распаковывать рюкзак, доставая полиэтиленовую пленку.
В любую грозу на рыбалке мы с дедом остаемся сухими: натягиваем поверх всей лодки пленку, подгибаем ее края, и дождевая вода скатывается за борт.
Мы спешно подплыли к берегу островка и прицепились за торчащую из песка корягу. Между пленкой и бортом я оставил около себя узкую щель, через которую был виден Сенеж.
Над озером, колыхая лохматыми краями, распласталась иссиня-черная туча. Потускнело. Запестрела ширь водоема белогривыми «барашками», которые обрушивали на зашатавшийся тростник пенные валы.
Рассеченные об островок волны оставляли плененную камышом беспорядочную зыбь и укатывались дальше, к берегу, с шумным плеском, хлестко там разбиваясь. Молния вонзилась в свинцовую поверхность озера, следом с басистым треском разнесся удар грома. Косматый черный клок тучи распростерся над нами.
Большие капли отчетливо забарабанили по пленке, выколачивая из воды вокруг лодки крупные белые пузыри. Через минуту дождь зарядил в полную силу, беспросветно затянув матово-стеклянной завесой все кругом, и даже тростник, стойко державшийся на ногах, наклонил метелки, будто прячась от жгучих капель.
— Ну и гроза! — прокричал Сергей Михайлович, высунув на миг из-под пленки руку.- Точно весенняя!
Действительно, гроза была недолгой. Пробежала по озеру покатистая волна, за ней другая, побрызгал бисером дождь, и в разрыве уходящей тучи высветилось высокое, ликующее, будто умытое солнце.
Мы скинули ненужную теперь пленку и решили выбираться из заводи; я собрался уже оттолкнуть лодку, как дед прошептал:
— Гляди-ка!
На границе тростника, там, где остролистая трава отделяет островок от остальной части озера, брызнули в стороны серебряными искрами мальки. Еще в одном месте, еще. Вот совсем недалеко от нас рассылалась радужным дождем стайка рыбешек.
— Окунь малька гоняет! — приглушенным голосом проговорил дед.
Мы подтянули лодку за тростник, стараясь не шуметь, выплыли к окраине заводи, развернули лодку боком к острову, спрятав ее днище над спутанными водорослями. Вокруг кипело и бурлило от снующих окуней.
Дед схватил удочку, скоренько насадил малька на крючок, запустил его в гущу прожорливой стаи. Малек был проглочен, не успев достичь дна. Пока дед снимал окуня, я отправил на «промысел» своего подготовленного к съедению малька. Кажется, маленькая рыбка не долетела даже до кишащей окунями поверхности, как была схвачена хищником.
Полчища окуней нападали на стайку мальков полукругом, выгоняя их по мелководью к водорослям. Здесь, беспощадно замыкая дуговой охват, окуни учиняли расправу над стремглав выскакивающими из воды рыбешками.
Следом за первой лавиной окуней боевыми порядками придвигалась к берегу следующая прожорливая рать, она заканчивала перед водорослями атаку, откатывалась от берега, чтобы где-то в глубине перегруппироваться и снова хищной ордой двинуться за добычей.
Мы поснимали поплавки — они только мешали. Раз за разом, только успевай, вытаскивали из окуневых полков очередного «загонщика». Через пять минут стремительной рыбалки у нас не осталось мальков. Попробовали ловить на червя, но его окуни не замечали.
Тогда я заменил крючок на зимнюю блесну, а дед привязал к леске большую мормышку. Окуни стали хватать их так же жадно, как малька; казалось, подвяжи к леске что-нибудь блестящее, хотя бы медную копейку, и хищники набросятся на нее.
Жор продолжался не больше получаса. Только совсем скрылась огромная черная туча, как клев прекратился. Солнце вновь зажглось в полную силу, высветило чистые берега, высушило камыш, обещая теплую вечернюю зорьку…
Зимой я заехал к своему деду в гости после рыбалки, привез в подарок несколько подлещиков и одного случайно пойманного крупного окуня. Так уж получилось, что перенес мой Сергей Михайлович oпeрацию на глазах и целый год не мог выбраться не рыбалку — надо было заказывать специальные очки. Низко склонившись над уловом, всматриваясь в него, дед потрогал пальцами рыб:
— А это, никак, окунь, — обрадовался он.- Не перевелся, мошенник!
— Не перевелся,- улыбнулся я.- Вот залечивай глаза, и выберемся мы с тобой на новую рыбалку… Помнишь окуневую атаку после грозы?
— Как же! Знатная была рыбалка! Двинем летом опять на Сенеж? — мечтательно, поглаживая окуня по шершавой чешуе, проговорил дед.- Вот только бы очки успеть справить!